Люди и общество

“Я так думаю!” Михаил Перепелкин (2)

Для многих вы уже стали таким непререкаемым авторитетом, даже говорят: «Вот сказал Перепелкин!. А с чего это у вас началось? В каких точках истории Самары вы уже побывали и пытались ее всколыхнуть снова, открыть для себя и для других? Для вас не секрет, что понятие цензура, хоть оно уже не в таком виде, как было когда-то, но оно существует. У вас что-нибудь отрезали?

Сегодня мы в редакции «Самара today» продолжаем серию встреч-рассказов с известным самарским краеведом, доктором филологических наук, преподавателем Самарского государственного университета Михаилом Анатольевичем Перепелкиным. Я вот так вас официально назвал, как раз и хочу попросить начать рассказ с того, кем были ваши учителя, что вас подтолкнуло углубиться в эту тему, заняться этими вопросами, которыми вы в некоторых случаях владеете в совершенстве и вы уже стали таким непререкаемым авторитетом для многих, что говорят: «Вот сказал Перепелкин!». То есть, это так здорово! Это так важно! А с чего это у вас началось?

— Я бы сначала по поводу авторитета хотел сказать. Я очень люблю фразу, всегда ее повторяю, фразу, которую произнес когда-то Венедикт Ерофеев, Венечка Ерофеев, он говорил: «Я еще не окончательный обжалованию подлежу». Вот мне, как приговор, все время эта фраза очень импонирует, что «я еще не окончательный и обжалованию подлежу». Но меня учили великие люди и учили… причем, по-разному учили. Когда я сейчас пытаюсь рядом с ними примериться, то меня все время не оставляет ощущение, что я мало работаю, мало на самом деле знаю и мало читаю. Мне почему-то везло в этом смысле на людей, везло на учителей, причем, везло всегда, начиная с редакции районной газеты, в которой, я говорю, во многом вырос, стал, оказавшись в ней, в среднем школьном, или младшем школьном возрасте.

Это в каком районе?

— Это Красноармейский район Самарской области, это родина Алексея Толстого, Колывань там рядом, Сосновка, где он… Вот в Красноармейском я жил. Тогда, понимаете, это была огромная, будем говорить, редакция, в которой работали два десятка, наверное, людей, это было несколько отделов, где газета, прежде чем выйдет в номер, она выверялась, она выходила в идеальном, насколько можно было говорить об идеальном, виде. Вот я там рос и мной очень серьезно занималась, спасибо ей за это, заведующая отделом писем сначала, Лидия Остаповна Беспалова, которая ходила со мной к людям, которая учила меня брать интервью, оттачивать. Потом, недавно ушел из жизни, был сначала заведующий отделом социальных проблем, потом редактором этой газеты, Штопоров Олег Владиславович, член Союза журналистов. Он мне тоже очень много дал. Но потом я попал на филфак университета, причем я собирался поступать на журналистику, ехать в Казанский университет, здесь еще не было журналистики, но поступал я в 1991 году, когда там многое менялось, таким образом оказался я на филфаке Самарского государственного университета, о чем совершенно не жалею, потому что встретился здесь тоже с совершенно потрясающими людьми. Ну, имя профессора Финка, я думаю, многим известно, который учил меня, который был заведующий кафедрой. Моим учителем, таким прямым и непосредственным, был профессор Скобелев Владислав Петрович. Это известный племянник писателя Александра Неверова – «Ташкент город хлебный» и человек колоссальной образованности и человеческой мудрости и эрудиции. И он меня научил очень многому в плане серьезного отношения к делу и расставил здесь точки над i, я понял, в общем, как надо работать. И другие мои учителя, я еще многих могу и ныне живущих, здравствующих называть, которым очень много благодарен. Ну, и очень многому меня научил музей, в который я пришел работать, в общем-то, сразу после университета, в 97 году, в 96 я закончил университет, в 97 пришел в музей. Причем, музей меня учил и учит. Я считаю, что во многом я сформировался и как краевед, конечно, и просто как человек. Музей дал мне ощущение подлинности, музей научил меня отбирать факты, музей научил меня отстаивать позицию и я вообще очень люблю учиться. Я люблю учиться у людей, которые старше меня, я очень люблю учиться у студентов. Я работал в школе, там приходил к ученикам и на перемене, смотрю, что-то делают там руками, говорю: «Вы что делаете?». «Самолетик». «Научите меня, пожалуйста, делать самолетик!». «А зачем вам?». «Научите!».

Пригодится.

— Пригодится! Значит, они меня учат, я прихожу к своему сыну, учу делать самолетик. Я очень люблю учиться и сейчас у студентов я с удовольствием учусь.

Ну а вот когда появилась первая возможность публично высказать свое знание, свое понимание предмета краеведения, истории? Как вы пришли вообще к журналистике, к телевидению? Были ли тут свои учителя, или все было случайно?

— С одной стороны случайно, с другой стороны, наверное, закономерно и я пришел на телевидение, в общем, не так давно, в 2008 году, когда телеканал, на котором я начинал работать, «Самара ГИС», еще не начал вещать, но он уже был создан и я очень благодарен тем людям, которые взяли вот этот сырой материал и в него поверили и стали меня учить. Это главный редактор, на тот момент, канала Анастасия Кнор, которая просто увидела потенциал какой-то, потому что реальности, конечно, никакой не было. Я не умел здесь ничего, кроме того, что писать тексты. Тексты я научился писать на филфаке, а она стала делать из меня тележурналиста. Она меня учила ходить, она меня учила смотреть, она меня учила поворачивать голову. И режиссер, Демьян Моргачев и операторы, буквально все, с которыми я работал, меня чему-то научили. Я вообще понял, как важно для телевизионщика, для телеведущего роль оператора. Когда мои операторы, первый, второй, стали уходить с телеканала, я ночь не спал, думал, как же я буду дальше жить, существовать. Они меня учили и актерским каким-то вещам, если ты хочешь обернуться, не оборачивайся вот так, все равно никто, зритель этого не увидит, посмотри глазами в сторону и тогда зритель с тобой туда посмотрит. В общем, я старался быть благодарным учеником здесь тоже. Ну, и потом, я пришел на телевидение, слава Богу, в том возрасте, когда, наверное, какая-то звездность внешняя меня уже не интересовала. Меня интересовало, смогу ли я сделать что либо интересное и я здесь старался не красоваться, а действительно сказать какие-то слова, может быть поэтому нам что-нибудь удалось.

Ну, вот первая программа, или передача, как это было? Первая вот эта как-то запомнилась? Это было о чем?

— Запомнилась. Это были первые три, или четыре программы, мне никто темы не диктовал, мне сказали, вот делай про то, что тебе интересно. Но, я должен сказать, что я-то себе мыслил формат так: мы видели московские все эти программы, где Любимцев там ходит так вальяжно, останавливается у дома, говорит: «Вот там…». Я думал, что я тоже так буду ходить и в какой-то момент мы снимаем первую, или вторую программу, режиссер говорит: «Ложись!». Ну, как? Почему я должен? Он говорит: «Зритель не будет смотреть, как ты, не Любимцев, нет там за тобой всего этого. Вот ты – лежи, или беги!».
— Я : «Я?! Как я?! Студенты же надо мной смеяться будут!». Он говорит : «Ну, первый раз посмеются, а второй раз будут смотреть и верить и с тобой вместе бежать!». И я понял, что, в общем, не надо тут на кого-то так особенно ориентироваться и кому-то подражать, а надо жить! И программа стала наша создаваться так, что мы не рассказываем про историю, мы в ней живем. Даже мне не очень нравится слово «реконструируем», мы вот возвращаемся в этот день, в этот час, в эту минуту, может быть поэтому нам верят.

Да, это очень интересно. Ну, а вот, если так примерно прикинуть, я не знаю, читали вы, или не читали, оценивали ли объем сделанного. О чем вы уже рассказали, скажем так? Или в каких точках истории Самары вы в определенный отрезок времени побывали и пытались ее всколыхнуть снова, открыть для себя и для других?

— Вы знаете, сначала, когда я написал первый блок тем, которые меня интересуют, тем тридцать было. Я думаю, тридцать, если я сниму, про что я буду-то тридцать первую рассказывать? Потом, когда я тридцать рассказал, я понял, что рассказывать можно по-другому. В этом смысле меня режиссер очень многому научил, он говорил: «Если ты чего-то не знаешь, кто ж тебе запрещает сказать зрителю, что вот я этого не знаю наверняка, или «говорят, рассказывают», или «вот есть еще такая версия»?». И он меня выпустил, он мне открыл и мы стали рассказывать еще и еще. Вот сейчас мы сняли почти триста программ и в плане у меня еще, наверное, на тысячу и, я думаю, что там хватит. Но есть вещи, которые, конечно, хотелось, но, увы, их в силу разных причин рассказать нельзя.

Ну, о чем не рассказали?

— Рассказать нельзя о тех, иногда очень значимых для города, зданиях, допустим, которых просто нет. Вот очень хочется, хотелось мне снять передачу про кафедральный собор. Понятно, что для города на протяжений нескольких десятилетий это был, как хотите, мозг, центр, все проходило. Но от кафедрального собора не осталось ничего, ровным счетом ничего, площадь. Мы сняли передачу про кафедральный собор, мы снимали ее на бывшей Ново-Соборной и нынешней Молодогвардейской, мы смотрели в сторону собора вот так и говорили, что: «Вот в этих домах задрожали стекла, вот там сейчас взрывают кафедральный собор». Но это, конечно, не то. И есть вещи, про которые рассказывать нельзя. Они присутствуют, но, как я выяснил, когда мы передачу эту начали снимать, история штука очень опасная и очень не хочется многим, чтобы история поднималась, чтобы она ворошилась. Нельзя рассказывать, например, про завод имени Масленникова, вообще про заводы вот эти Самарские, Куйбышевские…

Сейчас что ли нельзя?

— Ну, когда мы снимали передачу на заводе имени Масленникова, нас арестовали.

А что, тогда еще действовал завод?

— Нет, вот в этих руинах, руины снимать нельзя. Нас отвезли, мы писали объяснительные расписки и передачу там…

А куда вас отвезли?

— А там есть охрана, которая охраняет.

А что же она охраняет-то?

— Очень забавно, кстати. Нас привезли, это были главный редактор, главный оператор и я, автор этой программы. За стеклом и в рамочке стоит текст расписки, то есть объяснительной записки, которую там уже пишут.

Шаблон.

— Да, шаблон. Я, такой-то, такой-то, вывез материальных ценностей на сумму такую-то. Я говорю: «Но мы же не вынесли материальные ценности!». Ну, они так иронизируют, но тем не менее. Про заводы рассказывать нельзя, а это, понимаете, это огромный пласт куйбышевской и самарской истории.

Я по себе даже помню, когда я еще работал на телевидении, мы как-то делали передачу с проходной завода имени Масленникова и я помню, как с трепетом выскочила охрана и говорила, Боже избавь, чтобы вы там не показали какие-то волноводы там. Я даже знать не знал, что там какие-то торчат волноводы и что это является секретом…

— Но там по одной причине, а здесь, я думаю, все-таки, по другой причине. Ну, «чтобы общественное мнение не будоражить, вот завода нет, но рабочие еще живы, зачем про это рассказывать, лучше мы это замнем, уберем».

И так и не дали рассказать?

— Ну, мы рассказали, но, конечно, не в том объеме, который хотелось.

Хорошо. Для вас, конечно, не секрет, поскольку вы работаете в прессе, на телевидении, что понятие цензура, хоть оно уже не в таком виде, как было когда-то, но, тем не менее, оно существует. То есть, есть определенные образные ножницы, когда после того, как вы создадите какой-то творческий продукт, кто-то приходит и что-то там отрезает. У вас что-нибудь отрезали? Если можно об этом говорить.

— Ну, как сказать? В общем, на телеканале «ГИС» я совершенно свободен здесь и все, что выходило и до сих пор вырезали только технический брак какой-то.

Понятно.

— Но я знаю и коллеги сталкивались и я сталкивался на некоторых телеканалах, где надо рассказывать, допустим, только красивое, а вот там, где что-то чуть-чуть угрюмое…

Грустное.

— …грустное рассказывать не очень желательно.

Ну, то есть, определенная лакировка такая жизни, даже истории, да?

— Меня вообще вот этот подход, когда «там люди не поймут» меня всегда возмущал и возмущает! Почему люди понимали, когда про это писали русские писатели, причем писали про вещи безобразные, про вещи некрасивые и люди понимали, а на телевидении почему-то человек не поймет! Мне кажется, что человек на самом деле все поймет, люди разбирающиеся. Ко мне часто подходят зрители и я общаюсь со зрителями и я, в общем-то, из этих разговоров делаю вывод, что люди совершенно не глупые. Люди все понимают, во всем разбираются и не надо им ничего лакировать и, наоборот, когда мы про что-то не рассказываем, вот это они видят, вот это они понимают.

Да. И я тут выскажу свою точку зрения, которая, может быть, вас не очень еще касается, или коснулась. Мне кажется, что на руководителях телекомпаний, средств массовой информации, лежит большая ответственность за то, что происходит в сегодняшней реальной жизни. Ведь телевидение, мы понимаем, насколько это мощный инструмент, насколько это богатая возможность помочь развиться людям, научиться, самообразовываться и насколько его очень часто загоняют не туда, будем так говорить. И они несут ответственность за это, они должны это понимать. То, что кто-то с ножницами что-то сегодня режет, он должен понимать, что придет время, когда мы все достанем, что они отрезали и все расскажем, что им кажется сегодня не достойным внимания человека. На самом деле история такая очень тонкая вещь, она не позволяет над собой никаких манипуляций, вы согласны?

— Мы же с вами понимаем, что, если цензор вырезал какую-то из романа «Бесы», то эта глава сегодня печатается вот с такими восклицательными и книжка выходит там с «пропущенной главой». Так что ножницы очень часто работают против того, кто ими там…

А вот в заключении вот этой нашей части разговора, такой короткий вопрос, короткий ответ. Для чего вообще людям нужна история, знать историю? Нужно ее знать, или можно вообще ничего не знать?

— Вопрос короткий, конечно, можно на него просто ответить для самоидентификации, для того, чтобы я знал, кто я такой, для того, чтобы строить какие-то планы. Мне кажется вообще, что человек… вот как семья существовала, традиционная семья? Которая объединяла несколько поколений, там бабушки, дедушки, папы, мамы и дети. Вот когда семья так существует, неважно под одной крышей они живут, когда-то жили под одной крышей, или в разных местах, но вот это постоянно должно существовать. Взгляд назад и спина должна думать, взгляд вперед и человек должен думать, что впереди его ожидает. Тогда человек как-то нормально себя во времени ощущает и в пространстве себя ощущает. Когда за спиной ничего нет, происходит, может быть, медленное, а, может быть и не медленное разрушение нормальных человеческих координат существования человека и человек, он несчастен становится в конце-концов, он не может и в будущее-то идти нормально. Вот мне кажется, история позволяет оставаться в этом смысле самим собой.

Хорошо. Мы здесь поставим точку. Мы встречались в редакции «Самара today» с Михаилом Перепелкиным. Мы продолжим наш разговор со следующей темы.

(продолжение следует)
—————————-

Начало сериала:

“Я так думаю!” Михаил Перепелкин. Самара подземная и метро

Начнем с уникального заявления, прозвучавшего накануне Нового года от нового губернатора и его чиновников о том, что возможно строительство новой линии метро с целыми восемью станциями от площади Куйбышева в сторону радиоцентра. Многие это восприняли скептически, понимая, что тут одну-то станцию «Алабинская» не могут уже сколько лет достроить… Один очень умный человек мне сказал: «Но ведь Меркушкин же не может блефовать! Он же, скорее всего, опирается…»… И вот это как раз «опирается на» … что? Все знают, что о Самаре много различных есть сведений о подземных ходах, туннелях, штольнях, переходах, Бог знает каких секретах – бункер Сталина, бункер Берии, бункер на площади Куйбышева…

“Я так думаю!” Михаил Перепелкин (2)

Для многих вы уже стали таким непререкаемым авторитетом, даже говорят: «Вот сказал Перепелкин!. А с чего это у вас началось? В каких точках истории Самары вы уже побывали и пытались ее всколыхнуть снова, открыть для себя и для других? Для вас не секрет, что понятие цензура, хоть оно уже не в таком виде, как было когда-то, но оно существует. У вас что-нибудь отрезали?

«Я так думаю!» Михаил Перепелкин (3)
Какая удивительная все-таки Самара, какой ужасный все-таки этот город Самара. Человек, совершивший во имя этого города подвиг, и потом как обошлись с продолжателем его дела? Продолжателем дела М.П.Лимаровой стал сын, Андрей Геннадьевич Романов, потом в силу «новых веяний, новых представлений о культуре», его вообще выгнали на улицу, понимаете? Это настолько по-самарски, скажем так, но это настолько ужасно!..

“Я так думаю!” Михаил Перепелкин (4). Власть и памятники в Самаре

Мы заговорили о самарской власти, о том, какая она есть, какая была и какая может быть. В самарцах всегда живет мечта, чтобы появился идеальный какой-то губернатор ли, мэр, или градоначальник, кто угодно… -У меня есть утопический проект. Человек, который избирается главой города, лишается права когда-либо, куда-либо уезжать из Самары. Вот, если он согласен, тогда, пожалуйста, баллотируйся…

============================

***

По теме

Back to top button