От Волги до Тихого океана
Арсений Дмитриевич и Михаил Арсеньевич Фадеевы подготовили воспоминания о том, что было До и После войны… В истории нашей Родины, России, были разные, в том числе и очень трудные времена. Было смутное время, была гражданская война… приходили и уходили разные правители – цари, генсеки, президенты и редко когда начальство нравилось и хотелось его защищать – но Родина во все времена была одна…
Говорят, что особенностью памяти пожилых людей, стариков, является то, что они часто забывают вчерашнее, а происходившее в далёкой юности помнят прекрасно. Сейчас я испытываю на себе эту особенность. Шестьдесят лет тому назад, ещё шла 2-ая мировая война, а я уже пятый год служил в военно-морском флоте радистом, или как в шутку нас называли, – «сосиской» (Шутка горькая: в случае критической ситуации радист даёт сигнал SOS).
Служба на флоте имеет некоторые особенности. Здесь как нигде действует правило круговой зависимости — один от всех, все – от одного. Буквально судьба корабля в руках каждого матроса. Стоит, например, радисту не суметь принять или передать радиограмму – последствия могут быть самые негативные. Это же касается и рулевого, сигнальщика, механика и т.д. в этих условиях невозможна никакая «дедовщина».
Помню, популярна была в матросской среде такая песня:
Мы дружбу сплетаем канатом,
Гордимся мы дружбой такой,
Мы в море уходим, ребята,
Нам девушка машет рукой!
Сейчас, говорят, сокращаются сроки службы. В сухопутных войсках, может, и хватит один-два года. На флоте этого явно мало. Я, например, стал специалистом только на третий год службы. До этого меня звали «салагой». А какие отличные специалисты были среди радистов! Отслуживших ещё до войны по 4 – 5 лет – а началась война – они продолжали служить и подтягивали за собой «салаг»; радистов на точках меняли редко и опытный «слухач» по почерку передачи мог узнать, кто сейчас в эфире – не просто наш, американский или японский корабль, но какой именно. А по пеленгу определялись и координаты этого корабля.
Так, по прошедшим у нас слухам, засекли вышедший на несколько секунд в эфир японский авианосец в тревожные дни начала декабря 41-го, и прикинули, что японцы сделали ставку на южное направление, у нас отлегло от сердца, но американцам вскоре крепко досталось в Пирл-Харборе. Но это лишь версия, конечно.
О значении квалификации и слаженности работы экипажа можно привести такой случай. Во время войны с Германией американские поставки по ленд-лизу шли и через наши дальневосточные порты. Бывало, что транспорты с поставками топили. Кто топил не очень-то разберёшь: американцы валили на японцев, японцы на американцев, по ошибке, дескать. До августа 45-го они воевали только между собой, а с нами был вроде как мирный договор. Попадались и оторвавшиеся мины, которые тоже могли топить корабли. И вот однажды мне довелось радистом на сторожевике сопровождать два транспорта, идущих из США. Сижу на вахте, слушаю эфир, немного штормит – 3–4 балла, средние помехи. Вдруг слышу: коротко заработал радиопередатчик, глуховато, но чувствую – где-то близко. Работает не морзянкой, а даёт цифрой и катакан (японская пятизначная морзянка, принимается упрощёнными иероглифами)– значит, японец, возможно, подводная лодка
Немедленно докладываю командиру, тот даёт распоряжение передать сообщение по радио другим сторожевикам и на транспорты, приказывает сигнальщикам, рулевым, вперёдсмотрящим быть предельно внимательными. Минут через десять сигнальщик с рубки докладывает: вижу справа след торпеды. Звучит сигнал боевой тревоги.
По следу торпеды открывают огонь скорострельные орудия и пулемёты. Вскоре раздаётся мощный, но дальний, глухой взрыв – отработали комендоры, торпеда уничтожена. Вот вам и «мирный договор». Если бы не слаженные действия всех служб конвоя, быть большим неприятностям. В подобных случаях не справься артиллерия, то поморскому закону сторожевик должен был успеть подставить на пути торпеды свой борт, выполнив тем самым свою боевую задачу охраны транспорта. Слава Богу, комендоры оказались проворнее.
…На флот я попал неслучайно.
До войны у нас в стране проводилась большая военно-патриотическая работа. В куйбышевской школе №6, что на углу Красноармейской и Фрунзе, где я учился, хорошо преподавали военное дело. Преподаватель был бывший моряк, который постоянно и умело поднимал у ребят интерес к морской службе. В подвале школы работал тир, многие носили значки ГТО, были даже «ворошиловские стрелки». Идущие на армейскую службу выпускники стремились попасть в лётчики, моряки.
Я в девятом классе, начитавшись морских рассказов, под влиянием военрука и от близости «большой воды» под боком поступил в морскую школу, работавшей на набережной Волги, которую трудно сейчас представить без гранита и зелёных газонов. В те времена береговая линия города выглядела много проще: никаких украшений, зато прямо под спуском чинили и смолили деревянные лодки, открытая гладь реки с весенними разливами до горизонта, канаты, доски, запах смолы и дёгтя – всё это магнитом тянуло мальчишек, вдохновляло на что-то пока неясное.
А школа-то всего в двух кварталах. Приняли меня волжские моряки без особого энтузиазма – посмотрели на табель с отметками и головами покачали: много троек, опозорю флот. Я обещал тройки исправить, и только под это условие меня зачислили.
Мы ходили на шлюпках по Волге, изучали типы кораблей, сигналы флажками и т.д. Помню, заплыли однажды в апреле в затопленный разливом лес и долго плыли по смутным весенним водам над кустами среди деревьев – такая «лесная прогулка» запоминается на всю жизнь. Один раз даже посчастливилось сплавать по маршруту «жигулёвской кругосветки»: вниз по Волге до села Переволоки, там на телегах до Усы, потом, огибая Жигули, до города Ставрополь Волжский (ныне Тольятти) и оттуда опять до Самары – всё время по течению. Красота вокруг несказанная. Вот Молодецкий утёс – отсюда выслеживали разбойнички купеческие караваны – потом прибрежные старинные села, овраги, лес спускается с гор прямо к воде, а проплывая мимо утёса Стеньки Разина, пели «Из-за острова на стрежень»…
Придавало нам особой гордости и то, что, по воспоминанию члена самарского марксистского кружка, в начале века этот путь однажды проделал В.И.Ленин, тогда руководитель этого кружка – таким подробностям местного ландшафта тогда придавалось большое значение. Уроки истории доходили куда как лучше, когда за бортом водица плещет, это тебе не за партой сидеть, но своё обещание инструкторам школы покончить с тройками как мог старался выполнять. А потом всё, чему они меня научили, пригодилось на флотской службе.
В 1941 году я закончил 10 класс и поступил на первый курс энергофака Индустриального института (потом Политехнический, а ныне академия), но долго учиться не пришлось: началась война. Повестка в военкомат. Спрашивают: тут у тебя написано, что ты закончил морскую школу, так? Отвечаю – закончил. Так вот: есть разнарядка на 30 человек в военно-морской флот, если хочешь, пиши заявление добровольно. Я подумал, всё равно служить надо, а тут служба флотская, интересная, обмотки мотать не придётся – и написал заявление. С прошлым было покончено, безмятежная юность осталась позади, налетевший нежданный вихрь разметал все наши мечты и планы.
Через неделю нас уже везли на Дальний восток. Некоторые даже возмущались: война идёт на западе, а нас – на восток, не успеем и повоевать с фашистами. Старший нам объяснил – вот закончим школу связи Тихоокеанского флота (ТОФ), и нас направят туда, куда надо, на любой флот, навоюетесь. Ехали к океану мы более двух недель. К концу сентября прибыли на о. Русский в заливе Петра Великого.
Сразу же началась напряжённая учёба по 10 – 12 часов в сутки. Ночью частые боевые тревоги, спали полуодетыми. Не знали, чего ждать от японцев, которые, как и немцы, имели обыкновение нападать без объявления войны.
Уже много позже, читая мемуары японских генералов, я узнал, что происходило в то время на той стороне. В высших военных кругах Японии шли острые споры о том, куда нанести удар – на север, против СССР, или на юг, где были английские и голландские колонии. Сухопутные генералы настаивали ударить на север, а адмиралы – на юг. В результате положили ударить пока на юг, а с захватом немцами Москвы решить вопрос с нападением на СССР.
На острове готовили из нас флотскую интеллигенцию – радистов. В начале ноября в школе связи провели что-то вроде зачёта по основной специальности, и вскоре половину куйбышевской команды отчислили, переведя на другие службы. Оказывается, для эффективной работы многим не хватило тонкости слуха. На требуемой скорости передач невозможно считать точки и тире, необходимо уловить и запомнить особую «мелодию» каждой цифры или буквы с характерным ритмом звуков и, чётко угадывая её, воспроизводить, так сказать, музыкально. Например, двойка: ти-ти-та-та-та («я на горку шла»). Отбор был жёсткий, норму приёма-передачи – 120 знаков в минуту, могли выполнять не все.
У нас даже старшина, строгий такой хохол, Некрутенко его фамилия, был музыкальный. Когда при нём говорили что-то заумно-малопонятное, он так прерывал: что за бетховину ты тут несёшь?! О тонкости у него тоже были свои представления. Услышав разговор матросов о политике, вмешивается: ты видел, как комар писает? – ну вот; а политика ещё тоньше – бери-ка швабру и на палубу. Но особенно волновался старшина, когда задевали лингвистические особенности морского дела. Бывало, скажет кто-нибудь: «…Когда мы плавали по Охотскому морю…» – непременно вставит с сердцем: «Плавает дерьмо в проруби, а моряки по морю ходят!»
Приходили в школу и офицеры с кораблей – набирать в команду. Придут, бывало, спрашивают, присматриваются, но чаще идут в отдел кадров анкеты читать. Однажды, помню, пришли и сразу на камбуз (в столовую), стоят у раздачи и смотрят. Потом выяснилось, набирали на крейсер «Калинин», его офицеры предъявили особый критерий: выслеживали, кто на аппетит не жалуется, молотит быстро, добавки просит. На наш вопрос «зачем вам обжоры?» отвечали со знанием дела: «А что толку с того, кто еле ложкой шевелит? Он и на палубе будет таким же. А с едока и спросить можно». Некоторые после этого бросились было к раздаче, но поезд, то есть крейсер, где накладывают с верхом – как говорится, уже ушёл.
После окончания школы связи я проходил службу в первом Особом морском отряде ТОФ. Привычка волжанина к большой воде делает его нечужим и на море; случалось дежурить на сторожевиках и тральщиках, но туда нас посылали, чтоб не застаивались, так сказать, главная работа ждала на берегу: наш отряд относился к разведке, которую называют иногда «глаза и уши».
Мы были «ушами». Сидели у аппаратов до одурения, посменно, пропускать ничего нельзя, ищешь волну и пишешь. Потом сдаешь дешифровальщикам, которые одни понимали записанное. Но случались и открытые радиограммы, они шли в основном с юга – голоса морских и воздушных сражений, и часто это был крик о помощи: прямое попадание, призыв на подмогу, тонем, спасите… В такие минуты как рукой снимало туповатую полудрёму автоматической работы. Злорадства не испытываешь, даже если это противник, понимаешь, что вот сейчас гибнет огромный корабль с тысячами людей – представить страшно себя на их месте… Отдыхали на лесозаготовках и морских командировках, вроде той, что описал вначале.
С началом боевых действий с Японией однако многих из нас подключили к непосредственным морским операциям в составе групп десанта. Конкретно я принимал участие в высадке десантов в Корее, в захвате портов Юки, Расин, Сейсин, игравших важную роль в снабжении противостоящей нам Квантунской армии. Наше командование, наученное горьким опытом войн с коварными соседями, переняло у них кое-что в этом
…После окончания боевых действий началась массовая демобилизация. Я, как бывший студент, подлежал ей в первую очередь. Уже опытного радиста, однако, отпускать не хотели и уговаривали на сверхсрочную. Были предложения также со стороны торгового флота – «походишь по морям, увидишь мир». Походил бы, пожалуй, и посмотрел, но вспоминаю родную Волгу, Самару, больную мать – и отказываюсь от всех предложений. Да и не слишком подхожу я для дальних морских переходов – склонен к «морской болезни», укачиванию, таким при долгой качке лихо становится (помню, встречали судно с Камчатки, его болтало неделю – так из трюма на носилках выносили то ли живы, то ли нет уже). Не уговорили, в общем.
И вот, выделили для демобилизованных места в поезде, едем уже, но медленно как-то, линии перегружены, ждём на параллельных путях когда прогрохочут более важные грузы – и не выдержало сердце: после станции «Ерофей Павлович», где стояли особенно долго, уговорил меня один, и покинули мы свои законные места, рванули с ним вдвоём как придётся – по тем же товарным, в тамбурах, на крышах, верхом на цистернах, лишь бы в нашу сторону шло – по молодости ничего не страшно и не зазорно. Товарищ мой совсем бедовый был, я за ним едва поспевал: ввалились однажды с ним через туалетное окно в офицерский вагон, уже чёрные, как кочегары – слава Богу, закончилось всё смехом и хорошо. …На Волгу, родную Волгу!
Через полторы-две недели «весёлой» жизни (раза в два быстрее доехали, чем наши более спокойные товарищи), заявился этаким чертом к матушке. – Она, бедная, в первую минуту меня не узнала, а узнав, отправила в баню, что была на улице Фрунзе. Матушка моя во время войны работала на заводе им. Масленникова, точила снаряды для «катюш», да застудилась там в нетопленном цеху, заболела лёгкими и так уже до конца не поправилась…
Итак, я на родной Чапаевской улице, в квартале у центральной площади, где прошло детство, где друзья и памятны все закоулки. С фронта не вернулся мой дворовый товарищ Шурик, он погиб под Воронежем, постепенно собирались другие – далеко не все, к сожалению. Сейчас никого уже не осталось, но до сих пор, 70 лет спустя, просматриваются на глухой кирпичной стене соседского дома надписи белой краской, сделанные нами ещё в довоенное время, прозвища и девизы «тайных» мальчишеских обществ, Шурика – «Тамерлан», моё – «индеец Игопопу», Федуляшкин и другие. Я последний из тех «могикан» на Чапаевской…
По приезду два дня отдыхал и отсыпался, а на третий пошёл в Индустриальный институт оформлять продолжение учёбы. По дороге встретились друзья-однополчане, бывшие матросы – Руднев и Вязовкин. Их уже нет в живых. Они-то и уговорили меня поступать всем вместе в Плановый экономический: на целый год меньше учиться, нет сопромата, начерталки и прочих «прелестей» технического института. Правда, на вступительных экзаменах пришлось сдавать дополнительные предметы. При этом отнеслись к бывшим фронтовикам по-человечески, мягко, за что отдельное спасибо. Например, на экзамене по географии спросили, где я служил.
Отвечаю: на Дальнем востоке, Тихий океан. Ну и расскажите, просят, какие там города, климат, ландшафт – всё такое. Это, конечно, я знал на пятёрку, одни воспоминания о том, как валили сосны среди сопок у самого океана, чего стоят. На лесозаготовки снаряжали командами, кормили только что пойманным лососем, здоровые были, сильные, рожи у всех – во! топорами в тайге махали, с местными в кровь дрались у клуба, в общем, всё как положено, замечательное было время!.. Я уже говорил, что в школе учился без особого энтузиазма, ленивым слыл, а тут, после службы, меня как подменили, настоящую жажду почуял. Ходил по три раза на одну лекцию, пока материал не дойдёт – думать-то по-школьному разучился! – преподаватели заметили: ну ты, моряк, и упорный!..
В 1950 г. я с отличием окончил институт и был направлен на работу начальником планово-экономического отдела Правобережного района строительства Куйбышевской ГЭС в городе Жигулёвске. Дальше произошло так, как говорил Райкин: «всё, чему вас учили, – забыть и наплевать!» В институте даже предметов не было по строительству и его планированию – готовили-то меня на нефтяника и машиностроителя, я и практику проходил в Зольном, в Жигулёвских горах, где качали девонскую нефть (недолго, правда, но в войну и она была очень кстати). А тут – плановиком, да ещё сразу в начальники!.. А начальника соседнего отдела только что сняли и посадили за потерю документа! А в помощниках у меня – тоже осуждённый, только «на поселении» – ох, и легко тогда с этим было… Можете представить моё состояние: и страшно, и чувство ответственности колоссальное, похлеще, чем в Особом отряде!
Но и здесь обошлось. Сооружение ГЭС на Волге у Жигулей в то время было самой большой стройкой в мире. Часто приезжали к нам шефы налаживать связи. Приехали как-то из Пединститута, видят – молодой, вроде неглупый – и предложили мне поступить в заочную аспирантуру. Говорю им, я учился на нефтяника, но уже экономистом тут стал, а у вас в институте нет ни того, ни другого предмета. Зато, отвечают, у нас есть наука история, сумеешь обобщить опыт великой стройки, покажешь электрификацию Волги – и готова тебе диссертация.
Ну, думаю, опять переучиваться… здесь же в Жигулёвске, я нашёл свою вторую половину, Марию Фёдоровну, самую там глазастую и бойкую. Она, как и я, только что окончила институт, попала на большую стройку и тоже новоиспечённой начальницей – «Гэвэсэс» – так и представилась. Кипучее было время, кадровый голод, молодых под сукном не держали. Я долго недоумевал – что за Гэвэ такое?.. но робел, спросить не решался – лишнего ляпнуть боялся. Оказалось – главный врач санэпидемстанции!.. Помню, звоню отцу в Куйбышев: пап, я женился. Тот в ответ: врёшь! Я опять: правда, женился. Тот: врёшь! И так несколько раз, телефонистки падают со смеху. И кажется, не убедил я его тогда, видно, трудно было ему представить меня в новом положении. Ничего, потом «Гэвэсэс» всем показала кто в доме начальник. С ней в любви и дружбе прожил вот уже 60 лет, так главной она у нас и поныне.
Вскоре, действительно, я поступил в аспирантуру истфака, защитил в Москве диссертацию и 42 года проработал в куйбышевских ВУЗах, из них 37 лет в Политехническом институте на кафедре профессора К.Я. Наякшина. Все эти годы пролетели, как один день. Мне уже 89 лет, остаются в жизни одни воспоминания, да ещё с каждым годом прибавляются болячки.
Правильно сказал какой-то мудрец: «Для чего дана человеку старость? – чтобы умирать было не обидно. Болячек куча, а удовольствий никаких».
Тем не менее, как пел в своё время Бернес, есть у нас ещё дома дела. Приходится выступать с беседами, воспоминаниями среди молодёжи, иногда задают острые вопросы. Как-то беседовал на т.н. уроке мужества в школе накануне дня Победы. Умные дети задали непраздный вопрос: вот у вас всё было ясно – вы защищали Родину от захватчиков, поработителей и грабителей. А нам кого и чего защищать? Олигархов, которые за короткие сроки сумели «заработать» миллионы? Или, может, деток и внуков разного рода чиновников и скоробогатых буржуев, которые «косят» от армии, кутят по клубам, а если и учатся, то даже не в своей стране, а за рубежом?
Как отвечать на подобные вопросы? Я ведь их и сам себе ставлю… Отвечаю примерно так – и себе, и ребятам. В истории нашей Родины, России, были разные, в том числе и очень трудные времена. Было смутное время, была гражданская война… приходили и уходили разные правители – цари, генсеки, президенты и редко когда начальство нравилось и хотелось его защищать – но Родина во все времена была одна. Это то место, где ты родился, вырос, вышел в люди, где могилы твоих дедов… – то святое, за которое не жаль отдать жизнь. Помнить надо об этом и духом не падать.
…Обычно повествования, подобные этому, принято заканчивать перечислением наград, полученных за военные и трудовые дела. Награждён я орденом Отечественной войны II степени, 12-ю медалями СССР, имею несколько благодарностей от адмирала флота Юмашева и Военного Совета ТОФ. Один приказ приведу полностью: «Приказом № 372 Верховного Главнокомандующего генералиссимуса Советского Союза товарища Сталина от 23.08.1945 года, Вам, в числе отличившихся краснофлотцев, старшин и офицеров кораблей и частей Тихоокеанского флота, за отличные боевые действия в боях с японцами на Дальнем Востоке ОБЪЯВЛЕНА БЛАГОДАРНОСТЬ.» На гражданке был отмечен Знаком «За отличные успехи в работе высшей школы». Но дороже всех мне, пожалуй, Знак ветерана краснознамённого Тихоокеанского флота, на котором изображена бухта Золотой Рог, Владивостокский маяк – все эти места я пересекал на кораблях и шлюпках сотни раз, от этого Знака до сих пор веет мне морским ветром.
Арсений Дмитриевич и Михаил Арсеньевич Фадеевы
15.06.2012